Рассвет.
Озимые посевы.
Мужики в рваных старых танкистских куртках сыпят на твердую землю зерно. Серые птицы что-то им кричат на своем, слышится: «Когда?! Когда уж?!». Успеть до первых ночных холодов. Нет туда дороги — только лужи да камни, втоптанные в глину.
На скрипучей твердой проволоке полуторки из ДСП — выбили списанные из общежития кровати — промасленная перина, желтоватые подушки с выцветшим васильковым узором, простыня, кое-где с дырочками, по-военному, уголками воткнута под матрац, жесткий плед в истлевшей будто невесомой ткани, потяни ее — и с хрипотцой разойдутся нити хлопка. Окна не мыты, занавески из когда-то яркой праздничной скатерти.
Старик с кожей цвета промерзшей земли просыпается в измятой формовой рубашке для лычек, но без погон, брюки с тонкой красной линией — строчка офицерских лампас. Тут же у кровати — газовая плитка.
Серой головки о коробку — чирк, прикурить папиросу да поставить чайник. Синее пламя нехотя, фыркая, дает тепло. Пепел в банку, туда же окурок, из другой банки алюминиевой ложкой заварку в кружку с истертой надписью «Это наша победа». Тут есть печь, да нету дров, календарь, на нем синим химическим карандашом все вторники в этой, следущей, через одну жизни обведены аккуратно, трепетно.
Черный с мятой и булка с маком. Завтракает. Толкает форточку — холодного воздуха в дом, глотну я чая, да его. Красный пластиковый ползунок на прозрачной ленте — квадрат на круг. Сегодня тот самый день.
Птичка на форточку — чирик, занавеска опрокинула фото. Со временем выцветают лица.
Одна тысяча девятьсот девяносто второй. Так написано на карточке. Отпечаток, иллюзия, фиксированное мгновение на галогеносеребряной бумаге, регистрация несуществующего, изображение прошлого, доказательство памяти, замеревшее отражение реальности. На ней старик будто еще молод, стоит у того самого дома, улыбается даже, обнимая за плечи девочку. Над губой слева – родинка. У нее и у него.
Старик допивает чай, берет в руки рамку, изучает ее, будто видит впервые, а нет — блеск в глазах, не из-за слез, хотя кто знает. Отражение в стекле — тот же самый, вроде, только морщины.
Побриться бы.
Ставит фото обратно на стол, бежит в коридор, надевает пиджак с орденом, у выхода из дома снимает с гвоздя, прибитого к стене, фетровую кепку, выходит из деревенского дома и идет по когда-то грунтовой дороге, поросшей травой, вдоль которой стоят низкие покосившиеся темные деревянные заборы.
— Привет, Илларионыч! — слышится крик, старик не оборачиваясь машет кому-то рукой. Это от греческого «радостный», но старик проходит до конца пустой улицы не останавливаясь, только у колонки с водой смотрит на наручные часы, нажимает на рычаг одной рукой, второй умывается. Вода ледяная обжигает щеки как тогда, вчера, нет, сколько-то там зим назад.
И дальше спотыкаясь: «Знобит, пошатываюсь, зря холодного попил, но сегодня уж точно не помру!».
Покосившийся дом, фундамент укреплен пустыми зелеными бутылками советского шампанского, в них ветром эхо сухого закона. Праздник. Старик подходит к этой одноэтажной деревянной постройке с вывеской «Почта», та горит, ярче солнце, какое тут светило — только тучи да белое зимнее как пустая страница небо, вновь смотрит на наручные часы, чирк, закуривает еще одну.
— Привет, Илларионыч, — таким в след присвистывали, называли «кровь с молоком», молодая, виляет задом, надо было все ж побриться, — так я уж и забыла что вторник, ты сегодня как всегда рано.
Открывает дверь почты и жестом приглашает внутрь.
На почти бесцветных обоях шурупами прикручена радиоточка, только вместо регулятора громкости прилажена прищепка: «А ты опять сегодня не пришла, а я так ждал, надеялся и верил» тянет ноту незнакомый. У колонки календарь, все вторники жирно, грубо обведены красным.
Бумаги, конверты, формы для посылок, отчаяние, будущее: нужное — подчеркнуть, старик заходит вслед за ней, берет старый стул, ставит его поближе к витрине, за которой стоит женщина-почтальон-кровь-с-молоком, садится на самый край стула, складывает с потресканной шершавой, как те отклеившиеся обои, по углам с паутиной, руки на коленях, и внимательно наблюдает, как она надевает синий халат: «Так, посмотрим», — достает тяжелую картонную коробку, начинает перебирать в ней телеграммы, откладывает в сторону просмотренные пачки, когда бумага заканчивается, смотрит на старика и отрицательно машет головой.