В разгар предшкольной ажитации конца лета прошлого, теперь уже, года мне досталось испытание Икеей.

— У тебя пол слишком твердый, — говорит добрый друг, передвигаясь на карачках по паркету в поисках лучшего ракурса для снимка, хотя, в моем случае – лучший портрет это фото со спины, — надо его, пол, чем-нибудь смягчить, например, ковром.

Желание гостя — закон!

Тем более, что у меня армянские корни, а это значит, что в цепочке ДНК есть специальный ген, отвечающий за безграничную любовь к коврам и блондинкам.

Посещение торговых центров и вообще любых мест скопления большого количества людей дается нелегко. Поэтому, перед тем как окунуться в пучину товаров широкого потребления, я стоял у машины и курил, дабы ишемизировать мозг и свести к минимуму стресс, сигарету.

К тому же, я ненавижу очереди.

Во-первых, потому что мне не нравится тратить столько времени впустую. Особенно, стоя. Вот лёжа — совсем другое дело.

Во-вторых, меня пугает большое количество людей, собранных в одном месте.

Наконец, смущает причинно-следственная связь. Мне непонятно желание первым в городе потратить сто, например, или, десять, тысяч рублей. На телефон. Для меня слабая мотивация для того, чтобы стоять в очереди несколько дней.

Или, многокилометровая очередь из паломников к деснице Спиридона Тримифунтского. Хотя, наверное, это плохой пример: вера это хорошо, надо обязательно во что-то верить. Но чтобы верить необязательно стоять в очереди.

Есть, конечно, и плюс: очередь это порядок. Как говорил архангел Михаил в фильме Норы Эфрон: «Это я придумал очереди, до этого в мире был абсолютный хаос».

Но все равно, расстраивают цели.

Очереди всегда состоят из желающих что-то получить, и почти никогда — отдать.

Нет очередей в донорские центры, чтобы сдать кровь. Не бывает очереди в пункты раздельного сбора мусора. Я не видел очередей из волонтеров в детские дома или хосписы.

Очередь по умолчанию пропитана энергетикой выгоды.

Один раз я увидел «правильную» очередь, когда в ожоговый центр Института хирургии поступил спасатель с очень серьёзной травмой, — приехал целый автобус здоровенных мужчин в пожарных мундирах, сдавать кровь коллеге.

Я вот за такие очереди.

Пока я, в этих размышлениях, выкуривал вторую подряд, оттягивая момент нахождения в многочисленных очередях, ко мне на парковке подошел красномордый пухлый мужичок лет сорока, в синей рабочей куртке, шапке набекрень, просил сто рублей на бензин, доехать до Белоруссии. В подтверждение правдивости своих намерений, он интенсивно тыкал в меня белорусским паспортом и ключами от машины. Я отказал. Как однажды сказала моя знакомая из Берлина Чанг Йонг: “Я никогда не подаю, потому что не уверенна, что это поможет”.

Я прогуливался мимо всяческих экторп, бримнэс и прочих каллакс в поисках ковра и вспомнил одну историю. Я был совсем еще молод и безумен, и решился отправиться на крохотной малолитражке из Москвы прямо в Польшу ради концерта Radiohead. Где-то на окруженной белорусскими лесами трассе М1 в автомобиле закончился бензин. В силу как раз молодости и безумия, канистры у меня с собой не было. Я долго голосовал на обочине: ранним утром машин почти не встречалось. Наконец, одна остановилась: типичный работяга средних лет с грязными мозолистыми огромными руками подцепил меня на трос и дотянул до заправки. Я был очень ему благодарен, совал какие-то рубли и евро, хотел даже обнять, но сдержался. Мужик от денег отказался, проговорил что-то про братьев-славян, помощь соседям и единство народов, и уехал. Смахнув слезу патриотизма с лица, я обернулся и понял, что заправка — газовая. Бензина на ней не было. Наперерез удаляющемуся фургону мужика, прямо по грязному полю, я, размахивая руками, бежал, как олимпиец на финишной прямой. “Да не надо денег!”, — отмахивался в окно мужик. “Беззиин!”, — кричал я. В общем, посмеялись вместе и доехали-таки до заправки, на этот раз, бензиновой.

Вспоминал я все это и думал, вот же, я сволочь! А как же славяне? Братство вот это, единство? Совестливо. На обратном пути, уже с ковром, мужика на парковке я разыскал. Сунул сто рублей. Сказал про помощь соседям. Настроение как-то улучшилось. Не зря съездил, хоть и очереди. Тем более, еще и ковер!

И вот осень — любимое время года! Время сбора урожая. Время подготовки к зиме.

Я помню из детства, как веранда на даче в сентябре заполнялась банками, а во всем доме пахло специями — бабушка открыла промышленный цех разносолов. Весь урожай без остатка шел в производство. Единственный шанс отведать свежий огурец — это, вооружившись мачете, войти в джунгли парника. Гигантские огурцы на земле есть запрещалось — они зрели, как фуа-гра, для того, чтобы стать донором для следующего поколения травянистых.

Бабуля и теперь закатывает банки. Держа очередную над кипящим чайником – старорусский способ стерилизации тары – она рассказывает, как вот такой вот перезревший огурец, хранившийся для семян на подоконнике веранды, был съеден дедушкой.

— И причмокивая, — говорит она и заливисто, все еще в свои 90 по-девичьи, смеется сквозь слезы – дедушки уже нет, — сгрыз весь с семенами вместе!

«Поставишь на балкон, — вручает мне три литра своих фирменных огурчиков, — в оливье потом нарежешь».

Я не знаю, как это происходит: кратковременная ли это потеря сознания, ранний паркинсонизм или человек-невидимка, но банка, конечно, выскакивает у меня дома из рук. Огурчики, как те осы из гнезда, разлетаются по всей квартире: я нашел один под кроватью в спальне (при том, что дверь в спальню была закрыта).

Основное количество рассола попало как раз на новый ковер, призванный смягчить пол. Ковер моментально впитал все без остатка.

То есть, если я вдруг в похмелье захочу рассола, мне будет достаточно просто пососать ковер в гостиной.

Борьба и единство противоположностей.

Надо сказать, что запах рассола, разлитого по собственной квартире, сильно отличается от аромата из романтических дачных воспоминаний. А смелый эксперимент из нишевой парфюмерии — удел избранных — пытаться отмыть ковер уксусом привел к неожиданному результату, который можно описать термином «анафилактический шок».

Через пару часов мой внутренний педант победил внутреннего армянина, и ковер-рассол отправился на помойку.

Пол снова стал тверд, как и мое убеждение, что много соленого очень вредно для здоровья. И черт бы с ним, до этого жил с твердым полом, и ничего.

— Я приеду, надо повторить снимки, удачных фото не оказалось, — говорит друг.

То есть снова будет ползать по твердому полу, пытаясь сделать портрет.

Я снова был вынужден оказаться на парковке у Икея.

На автобусной остановке около магазина стоит девочка лет 12, за спиной трогательный рюкзак с совами, вокруг пакеты с какими-то тканями, как мне представляется, для детского спектакля, в ушах наушники, в руках два длиннючих сачка для ловли, не знаю, бабочек, и танцует. Она размахивает сачками, задевает ими окружающих людей, толстоватой тетке с фикусом достается рюкзаком. Люди недовольны, но терпят. Из магазина выходит охранник и уверенными шагами направляется к остановке. Вспоминая историю про мальчика на Арбате (которую я не буду комментировать, дабы меня не растерзала толпа правозащитников), я насторожился. Как человек, который пять лет своей жизни проработал с детьми, я детей, конечно, ненавижу. Но сопереживаю. Поэтому готовлюсь защищать юную танцовщицу. Охранник, на вид лет 40, явно злоупотребляющий полусухим и без фильтра, подходит к девочке, движением ладони отводит немного в сторону и… танцует с ней! Он делает пару нелепых па, как полковник в отставке на корпоративе 23 февраля, улыбаясь, говорит ей пару фраз, видимо о том, что лучше танцевать, не травмируя при этом окружающих, и уходит.

Я хотел его обнять! И обнял бы, но в руках у меня были занавески. Чуть больше смелости, и заорал бы: «Ты в танцах!».

В общем, мысленно аплодировал!

И, да, пока я улыбался, переосмысливая увиденное, ко мне, тут драматургия угадывается, снова подходит тот же красномордый мужичок. Просил сто рублей на бензин, доехать до Белоруссии. Тыкнуть в меня паспортом я не позволил, опередив его пылким “Стыдно, славяне!”. Он немного поправился и вообще как-то похорошел. Сменил куртку на дубленку. По моим подсчетам, за все время сборов бензина ему хватило бы примерно до Владивостока (я правда посчитал: до Владивостока — это 25 наивных человек в сутки).

В общем, “Контрразведчик должен знать всегда, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе. Мне – можно”.

Ковер я так и не купил.