Впервые опубликован в журнале «Молоко» (№6, 2020)
Условно «взрослого» человека от условно «невзрослого» отличает умение одеваться.
Не просто одеваться, когда ты можешь самостоятельно, без посторонней помощи, залезть в штаны и завязать себе шнурки. В этом смысле двухлетний ребенок мало чем отличается от сороколетнего пьяницы. Одеваться соответственно. Случаю, возрасту. А особенно, соответственно погоде.
Помню, в юношеские годы, когда ты уже не так зависел от родителей и научился не повиноваться приказам, свобода проявлялась выбором одежды. Как только красный столбик оконного термометра на один дециметр поднимался выше нулевой отметки, я тут же отказывался от шапки, шарфа, менял жуткие ботинки с искусственным мехом на кеды, а шерстяные штаны с начесом на драные джинсы с булавками. Я был панком. Наверное, это какой-то протест. Против системы, против родительского мнимого гнёта. Против самой природы, в конце концов. Было холодно, да, но согревало чувство собственного достоинства.
Сейчас же, даже в плюс десять, я надеваю теплые носки, подштанники, я натягиваю кашемировую шапку на уши. Не то, чтобы у меня некрасивые уши, так теплее. В школе мы носили маленькие шапочки на самой макушке, учительница истории называла их «менингитки».
Апрель. Самый коварный месяц в году. Солнце уже светит, но еще не греет.
Обмотанный шарфом, в перчатках, пальто и в двух парах носок, я смотрю на тонкую полоску голой кожи бледных щиколоток со следами обморожения между тряпичными Конверсами и бежевыми чиносами и думаю: «Тебе же холодно, школьник. Какой в этом смысл?».
В попытке проанализировать этот феномен, что же с нами, взрослыми, случилось, я терплю неудачу. Думал, дело в комфорте, тепло-о-о, но детская травма, — когда тебе мешается вся одежда: эти сползающие колготы, собирающиеся в ботинках на вырост в ком, мешающий ходить, этот колючий дедов свитер, эта мохнатая шапка, ограничивающая поля зрения, — должна быть сильнее желания согреть стареющие кости.
Возможно, мы внутренне скучаем по детству, поэтому искусственно воссоздаем те ощущения из прошлого, когда ты, третьеклассник, идешь зимой в школу и не способен согнуться или присесть из-за комбинезона, под которым трое штанов (и шорты).
Возможно, дело в лени: мы специально надеваем как можно больше одежды, ограничивающей наши движения, чтобы, собственно, поменьше двигаться.
Возможно, я просто зануда.
А возможно, когда тебя не заставляют что-то делать, тебе становится скучно.
Моя бабушка до сих пор говорит своему сыну, моему дяде, который сам уже дедушка: «Надень шапку». Дядя кривит лицо, смеется и покорно шапку надевает.
Помимо совершенно очевидных функций: прикрывать то, что не принято показывать и согревать, когда холодно, одежда еще несет некий культурологический и социальный посыл. Как те данелиевские разноцветные штаны на планете Плюк. Статус, достаток. Даже религия. Кто сказал, что униформу носят только военные?
В замечательном «Californication» героиня Наташи Макэлхоун рассказывает дочери: «Твой отец не идиот. Он просто обладает уникальной способностью попадать в идиотские ситуации». Я почти уверен, что это про меня. Или про всех одиноких мужчин за тридцать.
Особенность моей профессии, да как и многих — я переодеваюсь, меняю штатскую форму на служебную. Врачи так делают, чтобы их не путали с пациентами. Однажды, уходя с дежурства, я забыл одежду в кабинете, лень было возвращаться из гардероба, и я решил надеть плащ на голое тело, благо, на машине до дома — минут семь. Ранее утро, пересменка, на территории никого. Добежал до парковки, тронулся. Через минуту меня останавливает ДПС, проверка документов. Водительское удостоверение, конечно, во внутреннем кармане. Я медленно опускаю стекло, медленно расстёгиваю плащик, под которым ничего нет, кроме предательски белоснежных трусов. По радио певец Принц саркастически поет: «I am a sexy motherfucker».
Лейтенант, видимо, из бывалых — даже глазом не повёл.
А я вот побагровел.
В дороге думал: ведь правда, зачем все эти пиджаки, рубашки, разноцветные футболки, когда для жизни достаточно одного плаща? Да, ты немного похож на маньяка, зато как удобно! Какая экономия времени, денег и пространства в доме.
И решил избавиться от целого вороха ненужных вещей.
Ну, как, ненужных.
Одно время я много работал, на пяти работах, как савраска, без выходных и сублимировал дефицит свободного времени покупкой одежды. Для понимания того, зачем работаю. Шкаф захламлялся всякими кензо, гуччами и прочими олсэйнтс.
Но теперь я опомнился, уволился с работ, стал больше заниматься творчеством, в общем, начал проявлять все признаки начинающегося кризиса среднего возраста.
И вот, наконец, благодаря лени, случайности и лейтенанту ДПС понял, что для счастья мне достаточно пары брюк и нескольких рубашек. Пора перейти на, как сейчас говорят, осознанное потребление. Хоть и перехожу я на него неосознанно, а просто решил, что пора отдать занимаемое одеждой место воздуху, а вместо очередной вещи лучше купить себе виниловую пластинку или бутылку дорогого красного сухого. «Жизнь слишком коротка, чтобы пить плохие вина». Тем более, в моде я все равно особо не разбираюсь, а красивым меня делают не очередная пара кроссовок, а седеющая борода, мешки под глазами от недосыпа и серый от курева цвет лица. «Невроз заменяет мне фитнес», — как говаривал один еврей.
Так, приехав домой, я утрамбовал уйму шмотья в пакеты и вынес с глаз долой — из шкафа вон. Как человек социально ответственный, вещи я решил не выкидывать, а отнести в благотворительный фонд.
Это я сейчас не хвастаю, не бравирую, история совсем о другом.
Я вышел во двор с набитыми всяким барахлом пакетами, встретил у дома приятеля из детства, не виделись лет 15, даже обнялись: «А я вот решил сюда перебраться, — рассказывает, — тут же квартиру сдавали, жили за городом, а старшему в следующем году ЕГЭ сдавать, надо что-то думать, он хочет быть лётчиком, одна беда. Как дочка родилась с деньгами стало хуже, жена не работает, но все равно лучше поближе к центру, надо среднему школу подыскивать, форму покупать, на троих сколько надо, ты не представляешь, одних нарядов для дочурки, а они так быстро растут, а у тебя-то что, Олеж, рассказывай, как жизнь, дети как, жена?».
— А у меня-то, — начал я, доставая сигарету из пачки, — да вот, решил одежду отдать?
— Чью?
— Свою.
— Кому?
— Кому-нибудь, кто в ней нуждается больше.
Во дворе кто-то громко выругался, по проспекту проехала скорая с мигалкой, где-то далеко залаяла собака.
— Не женат, детей нет, — продолжил я, предлагая знакомоу сигарету.
— Не курю, — отказался он.
С минуту мы простояли молча. Я курил. Друг детства изучал меня, пытаясь что-то понять.
— Ну, я пойду, — сказал я, взял свои пожитки и пошел к машине.
— Ты бы женился все-таки, — как-то сочуственно крикнул мне в спину сосед.
Я махнул ему в ответ, пожал плечами.
Начался апрельский дождь. Настоящий весенний ливень.
Все вокруг преобразилось. За минуту небо превратилось в наждачную бумагу, моментально потемнело, от чего улица, здания, машины, люди приобрели приятный пепельный оттенок. Воздух стал невесомей. Захотелось дышать. Изредка выглядывающее через завесу темных туч солнце оставляет на мокрых крышах светящиеся блики. Те прозорливые счастливчики, что, выходя из дома, захватили с собой зонт глазеют на растерянно бегающих в поисках укрытия менее ответственных пешеходов. И этот шум, ни с чем несравнимый шум дождя, который все делает лучше.
Что-то сломалось в машине, и в салон из бардачка попадает дождевая вода. Ощущение, что у меня в автомобиле личный маленький водопад. Я думаю подставить тазик и ничего не чинить. И надо настроить навигатор, чтобы вместо «Держитесь правее» он говорил просто «Держитесь».
Еще считаю, что в автомобилях для звуковой сигнализации парктроника надо использовать не эти невнятные звучки и пики, а музыку из фильма «Челюсти». Из первой, классической версии 1975 года. То самое нервное постепенно нарастающее поскрипывание, за которое Джон Уильямс получил “Оскара”.
Так, я просидел в постепенно затопляемой машине, как тот капитан корабля, что уходит с тонущего борта последним, битый час, но все-таки решил, что ничто сегодня не остановит меня от моего подвига, благого дела избавления от ненужного во благо нуждающихся. И поехал на метро.
— Что главное в мужчине? — после неожиданного толчка в спину в вагоне спрашивают меня голубые двадцатилетние глаза.
Те самые глаза, которые обладают уникальной способностью поработить любого мужчину: сочетание робкой непорочности, нетронутости, абсолютной святой невинности с хищностью самки богомола, которая сожрет тебя тут же, как только ты нарушишь эту тонкую границу между случайным знакомством и типично мужским желанием «обладать полностью»…
— Эй, ау, просыпаемся, — перебивают мои мысли, — так что главное мужчине?!
— Кроссовки? — робко отвечаю я, смотря на торчащую пару “Найков” в одном из пакетов, и пожимаю плечами.
И тут же разворачивается и уходит, как будто и не было этой, пусть сиюминутной, но всё же близости.
Потому что я, конечно, очень, очень ошибся — главное в мужчине вовсе не кроссовки!
А шарф.
Я вышел из метро, прошел по бульвару, нырнул в арку, направился к маленькой желтой церквушке.
Из узкой щели контейнера для сбора одежды торчали чьи-то ноги.
Приличного вида мужские ноги средних лет, в песочного цвета льняных брюках и коричневых замшевых мокасинах. Кто-то роется в глубинах ящика. Я его не осуждаю, я и сам иногда люблю порыться в мусорках, особенно в Европе, но об этом я когда-нибудь потом напишу.
Мужик выныривает из бокса, замечает меня, робеет, смущается и от ящика отходит.
— Да я вас совсем не осуждаю, говорю, — я и сам иногда люблю порыться в мусорках, особенно, в Европе.
— Да не, — вздыхает мужик, — тут жена выкинула вещи кое-какие, там был мой пиджак, а во внутреннем кармане — записка с важным номером телефона.
— А, ну это ничего, — успокаиваю его я, — в наше время можно любой номер, мне кажется, найти.
— Это да, — все еще очень грустно продолжает мужик, — но и сам телефон теперь тоже в контейнере.
— Это как?
— Да я хотел фонариком посветить внутрь, он у меня туда и упал. Телефон. И все кредитки.
— Кредитки-то как? — я же сценарист, теперь мне очень интересно!
— Да мне жена подарила чехол для телефона, куда еще карточки вставляются. Ну я их все и повсовывал. Их и права…
Я сдерживаю улыбку, но получается плохо. Очень хочется рассказать этому несчастному мужчине анекдот про Ленина и Крупскую: «Наденька, мне кажется все мои беды от тебя». Но вместо этого я говорю:
— Какая у вас заботливая супруга!
— Я тоже хотел ей позвонить и сказать: «Оля, блин, за что ты мне такая заботливая досталась», — мужик, надо сказать, ироничный, — но телефона нет. И карточек нет. И прав.
— Зато жена есть, — говорю я и мы вместе заливаемся смехом.
Не день, а цитата – точно – «Иметь или не иметь».
Это я про роман Хемингуэя, а не про то, что вы уже напеваете.