Месть — это ужасно, нет ничего хуже злопамятного человека. Это очень деструктивное чувство, даже несмотря на то, что является основной движущей силой многих хороших голливудских блокбастеров. Человек, который затаил обиду несчастен, хотя сам этого не понимает.
Хуже желания мести, пожалуй, только зависть.
Обессиленный после недельной битвы за зарплату и очередных попыток доказать собственную хотя бы полноценность (читай: гениальность), несколько приободренный выставкой современных китайских художников в музее изобразительных искусств, но ошибочно решив совершить после, несмотря на непривычный декабрьский мороз, вечернюю прогулку, которая и отняла последние силы, я вошел в метро.
Пока я ворошусь в рюкзаке в поисках проездного билета, к турникетам станции подбегает запыхавшийся мужчина средних лет в куртке с нашивкой службы безопасности аэропортов. Он подносит проездной к валидатору, тот противно пищит, не открывается. Мужчина чертыхается, суетится, роется по карманам, замечает и быстро подходит к полной женщине в синей форме работника метрополитена у стеклянной будки рядом со входом.
— Пропустите, пожалуйста, у меня задержка 2 минуты, — просит он ее.
— Ну, задержка в две минуты — это не страшно, — глядя куда-то в сторону отвечает смотрительница станции с богатым жизненным опытом.
— В смысле? — не понимает иронии мужик, — я просто выходы перепутал, пропустите, я в военкомат опаздываю.
— В военкомат? Там точно подождут!
— Да, что это значит, вообще? — заводится авиатор, — дайте пройти, вы же всегда пропускаете!
— А вы вот, — женщина при исполнении медленно поворачивает голову к несчастному опаздывающему, — никогда не пропускаете! Я тут к дочери летела в Самару, на рейс опаздывала, обратилась к вашей службе и что? Никто не пропустил!
— Да, это даже не моя куртка! — кричит в сердцах мужчина, сжимает вышивку на груди, будто хочет сорвать, — я ее у брата взял!
— Ничего не знаю, — снова отворачивается от него страж метро, — тем более, две минуты все равно уже прошли.
Мужик прислоняет свой проездной к валидатору, стеклянные заслонки турникетов растворяются. Мужик вбегает на эскалатор, оборачивается, кричит: «А я бы вас, девушка, обязательно пропустил бы!».
Женщина в форме медленно выпрямляет спину, на лице ее появляется улыбка, а на щечках заметный румянец.
Надо уметь прощать! Вообще, как-то научиться не злиться.
Я занял свободное место в вагоне и задремал. Через пару остановок, в сопровождении фанфар и барабанной дроби, как мне привиделось сквозь сон, в салон влетела семья из четырех братьев от двух до, наверное, пяти лет во главе с молодой, совсем, мамой. Та сначала усадила напротив меня среднего, потом села в кресло сама и посадила на коленки двух младших отпрысков. На этом свободные места закончились. Старший сын словил, возможно, первую в своей жизни фрустрацию и заныл: «А как же я? Куда я сяду? Где мое место?». Знал бы он, как сильно этот его вопрос поменяет смысл лет через 20, но пока мать отвечает: «А ты, Ваня, постоишь тут около нас». Мне стало отчего-то его очень жаль, плюс, я вспомнил неожиданно подобревший взгляд цербера турникетов в юбке, так что, несмотря на усталость, я поднялся с места: «Садись, Ваня».
На меня одобрительно посмотрело три немолодые женщины, одна даже улыбнулась и, кажется, кивнула, а парень Ваня, радостно плюхнувшись в кресло, произнес: «Мама, вон тот мальчик уступил мне место!».
«Дядя, дядя уступил тебе место», — строго поправила его мама.
В общем, Ваня, спасибо тебе! Расти здоровым и умненьким. Я, кажется, давно и окончательно потерял ощущение себя «мальчиком», и даже не дядей, которым так жестоко окрестила меня твоя родственница, скорее «мущщиной», а иногда даже «дедушкой». Так что, постарайся изо всех сил подольше не взрослеть, ухватись в своего внутреннего «мальчика» когтями и не позволяй никому превратить тебя в дядю!
“А вы, мамаша – подлая неприятная, мерзкая даже, женщина, ничего не знающая дядях”, — подумал я и тут же расстроился собственной злости. Это же она в воспитательных целях.
Нельзя, пожалуй, всех подряд называть “мальчик”. Это, как-то пошло, особенно если представить, что несказанное вовремя, в детском возрасте, замечание матери позволит распространиться этой привычке во взрослую жизнь. Сидит, скажем, сорокалетний уже Иван Н-ныч, в дорогом льняном костюме, модной рубашке с французским воротником, в сверкающих лоуферах на красный шелковый носок, на переговорах о покупке очередной нефтегазодобывающей компании, смотрит на Министра Торговли, тот предоставляет ему слово, Иван Н-ныч встает, поправляет галстук “Бриони”, эффектно приглаживает рукой набриолиненную седину, достает из нагрудного кармана золотую ручку и, после выверенной до секунды паузы, говорит: “Спасибо, мальчики, за доверие”.
Нехорошо как-то. Лучше уж “дяди”, это намекает на нелегкое, пусть и сомнительное, возможно, криминальное прошлое. На худой конец, можно сказать “старики”, это и то лучше, как на рыбалке, когда открывают вторую бутылку. Мне кажется “мальчиками” друг друга могут называть только стилисты и танцовщики в балете. Серьезные мужчины старше 12 лет – никогда!
Пока я размышлял о будущем главе нефтяной компании, которому так ловко уступил место, и о его правильном воспитании, в вагон зашел высокий худой мужчина неопределенного возраста, а также, судя по внешнему виду, без определенного места жительства и, скорей всего, без определенного занятия, с перемотанной грязным бинтом правой кистью и в ярко-красной расшитой золотыми нитями кепке, не подходящей ему ни по размеру, ни по принадлежности к женскому гардеробу. Он опустился на внезапно освободившееся свободное место и тут же развел бурную деятельность. Его соседи встали и ушли подальше от характерного подобным маргиналиям амбрэ, постепенно заполняющим и без того тесное и душное помещение.
Между ботинками он зажал банку алкогольного коктейля, затем начал очень медленно доставать из пакета с надписью «Верный» разные предметы: авторучку, зарядку от телефона, газеты, и, внимательно изучая их, будто видя впервые, рассовывать по карманам грязноватой куртки. Закончив, он вызволил смятую банку, устроился поудобнее, и стал о чем-то мечтать, потягивая коктейль.
“Какой пример он показывает детям?”, — подумали мы с матерью Вани, пока тот играл с помпоном младшей сестры, совершенно не замечая, что рядом вообще кто-то есть.
Внезапно, от противоположной стены отделилась объемная куртка сотрудника полиции. О присутствии в вагоне стража порядка не подозревал никто: он будто бы слился, то ли со схемой метро, то ли с надписью «Не прислоняться». На вид блюстителю закона было лет 15, но две золотые лычки младшего сержанта на погонах давали понять, что ему лет 20-25. То есть он примерно в два раза младше нашего героя в красно-золотой кепке. Подойдя к бездомному, он взял его за локоть. Тот встал. Стало заметно, что молодой жрец правосудия уступал ему не только в возрасте, но и по комплекции: был вдвое меньшего роста. Сержант едва заметно кивнул, мол, дай что скажу, от чего искусственный серо-синий мех его шапки шевельнулся, как кончики деревьев в густом сосновом лесу при несильном ветре. Козырек красной кепки чуть опустился. Сержант привстал на цыпочки и что-то шепнул нарушителю на ухо.
Надо сказать, что любое общение с представителями закона мне лично дается непросто. Даже вопрос о правильной дороге, обращенный к полицейскому, вызывает во мне трепет и волнение. Очевидно, что невольное свидетельство вышеописанной сцены и понимание наиболее вероятных сценариев ее продолжения, с проверкой паспорта, штрафом за распитие или нахождением в пачкающей одежде, вызвало у меня, и, я уверен, у большинства пассажиров, исключительно неприятные чувства. Но новогодняя пора – время чудес. Мужчина в женской кепке улыбнулся, потом быстро посерьезнел, убрал банку в карман куртки и ответил полицейскому. Тот тоже улыбнулся, и все еще стоя на цыпочках, шепнул что-то под красный козырек.
Так они проболтали целую станцию, как старые знакомые: сержант на цыпочках и бездомный в красной кепке, то посмеиваясь, то похлопывая друг друга по плечу!
На остановке они попрощались, красная кепка смешалась с массой шапок на станции, а куртка полицейского снова слилась с обшивкой вагона метро.
Я доехал до своей станции, вышел из метро в наряжавшийся к праздникам город. На асфальте – тонкая белая только что выстиранная снежная скатерть. Она блестит миллиардом причудливых замерзших кристаллов. Меня задевает плечом крепкий низкорослый мужичок, неся перед собой елку, которая выше его самого: ветки закрывают ему лицо. Но я совершенно на него не злюсь. Не завидую его пушистому дереву. Не хочу крикнуть что-то неприятное ему в спину. Я провожаю его взглядом и улыбаюсь. Я и мои новые друзья: брат охранника аэропортов, суровая, но подобревшая контроллер метрополитена, Красная кепка со своим приятелем сержантом, юный дядя Ваня, будущий нефтяной магнат, и его заботливая мама.